— Юра, честно говоря, я думала, что ты сейчас в Приднестровье. Ты ведь всегда оказываешься именно там, где опаснее всего находиться.
— Ты знаешь, я не знаю, куда сегодня ехать. Сейчас это стало бессмысленно. И самое страшное — военное состояние сделалось для нас рутиной. Карабах, Грузия, Ош — ведь это было когда-то потрясением. А сейчас? Ну, случись Ош сегодня, ну перебило бы местное население приезжих — ну и что? Теперь все так делают. Я даже придумал формулу: национально-освободительное движение в нашей стране как завершающая фаза коммунистического развития. Что сделали наши президенты в своем большинстве? Освободились от вторых секретарей партии — они всегда в национальных республиках были русскими.
— У тебя нет растерянности перед очередной раз нахлынувшей на нас действительностью?
— Растерянности нет. Есть интерес. Мы попали в ситуацию, которая интересна для историка и печальна для современника. Все как-то очень неумно переходят с одних рельсов на другие. И революция 17-го года наших руководителей ничему не научила. Думаю, знай они лучше историю своей же партии, многое бы учли. Но они и ее, кажется, не знают и повторяют все заново, как слепцы. И все-таки запас прочности у нашего народа еще есть.
— А дальше — мы действительно сможем построить капитализм?
— В отличие от многих, я не считаю, что капитализм, который может быть построен у нас, — это что-то хорошее. Ни социализм, ни капитализм наш мне не нравятся. Ведь это будет волчий, шакалий, озлобленно-бедный капитализм. Во всяком случае, для нашего поколения он выразится в процветании в основном воров. Забыл, кто из историков сказал: “Ответить на вопрос, чем занимаются в России, можно одним словом — воруют”. Это было в XIX веке. На такой же вопрос сегодня я ответил бы двумя словами: воруют и врут.
— Юра, а не страшно?
— Мне уже нет. Но я прекрасно понимаю, что никакой демократии быть не может, пока каждый сам не распоряжается собой, пока он зависит от того или иного руководства. Вот ты знаешь, кто президент в Швейцарии? И они, половина, не знают. Но — свободны. Потому что там отработан механизм свободы, там — демократия. А у нас какая-то взвесь. Стремление бороться с центром и подчиняться центру — это одно и то же. Это просто желание захватить этот центр. И все равно я уверен — никуда мы друг от друга не денемся, со всеми нашими разделениями. Вот Украина — богатейшая страна. И что? Голова — главный орган, но попробуй отрежь ее от остального тела, и она вряд ли будет нормально действовать.
Главное несчастье путча заключается в том, что после победы мы получили революцию вместо нормальной эволюции. Нужно было заключать союзный договор, нужно было всем вместе выкарабкиваться из пропасти. А в результате революции от рычагов власти оказались отстранены такие люди, как Яковлев, Вольский, тот же Шеварднадзе. Да, они из “бывших”, но они обладали инструментом управления, они должны были стать промежуточным звеном при переходе страны из одного состояния в другое. Ведь мы и сами были коммунизированы, и должно было пройти время, чтоб мы тоже осознали перемены, происходящие с нами.
— И все-таки на что ты надеешься?
— На закон природы. Общество тоже подвержено этому закону, любое общество. Ничто не стоит на месте, все развивается циклами. Эта цикличность должна вытянуть и нас. Ведь, в конце концов, не мы первые — страны, народы выбираются, рано или поздно, из самых тяжелых кризисов. Жаль только, что это может случиться уже не на нашей памяти.

Юлия ЖЕНЕВСКАЯ.

Поездка за границу, каким бы важным делом она ни была вызвана, это не только работа, но встречи, радость общения. И вот здесь в полной мере проявляется то, что можно было бы назвать полем притяжения Одессы.
Лариса Литовченко летела в Германию по командировке фирмы “Импост”, чтобы организовать выставку картин одесских художников. И первая встреча еще даже не на земле ФРГ, а в воздухе — с писателем Владимиром Войновичем.
О чем вести разговор в самолете? Кто откуда, кто куда... “Из Одессы? — обрадовано переспросил писатель. — А у меня там живет родственница. В дни, когда меня изобличали, преследовали, высылали, мы потеряли друг друга. Не найдется ли газета, которая смогла бы нас объединить?” И на визитной карточке фирмы “Эрво”, которая и устраивала выставку одесских художников, летящим почерком замелькали слова: “Писатель Владимир Войнович ищет Майю (Марьяну) Стигорезко. Просит откликнуться по телефону...”.
Мы даем телефон Всемирного клуба одесситов. Верим, что одесситы позвонят, и мы поможем найти друг друга Владимиру Войновичу и Майе Стигорезко.
Лариса Литовченко везла в Германию произведения четырнадцати одесских художников. Но там, в культурном центре курортного города Ротах-Ерген, состоялась выставка пятнадцати одесских художников, так как Владимир Стрельников, хоть он более десяти лет живет в Мюнхене, считает себя одесским художником, принадлежащим к той же творческой группе, что и Люда Ястреб, Александр Ануфриев, Валерий Басанец, Виктор Маринюк...
Но, пожалуй, наиболее неожиданной была встреча с архитектором Гербертом Эдуардом Генантом. В 1914 году он родился в Одессе, в первую мировую вместе с семьей выехал в Германию, в 1942 году дороги войны вновь забрасывают его в Одессу... Казалось бы, случайности. Но он пригласил одесситов к себе домой, показал своеобразный музей Одессы, где есть и карты города, и старые открытки, и фотографии. Несмотря на возраст, архитектор Герберт Генант и его жена графиня Брюль мечтают еще раз посетить Одессу, побывать в Люстдорфе, где жил отец Герберта, посетить места, столь дорогие для многих поколений одесских немцев.
— Я буду рад вступить во Всемирный клуб одесситов и представлять его в Германии, так и передайте одесситам, — просил Герберт Эдуард Генант.
Е. Г.

Почти три четверти века шло уничтожение храмов всех религий и в нашей стране, и в нашем городе. Но вот начали мы и возрождать старые храмы — отдана православным церковь Казанской Божьей Матери, католикам — собор на Екатерининской… Недалеко то время, когда будет построена — по требованию общины верующих — новая церковь на поселке Котовского, и это будет первая церковь, воздвигнутая в нашем городе после 1917 года. Уже выделено место для строительства, идет сбор средств.

Еще не прошло года, как уехал из Одессы ученик школы Столярского Кирилл Кобанченко. Уехал, чтобы продолжить музыкальное образование в классе профессора венской Академии одесситки Доры Шварцберг. И вот - первое возвращение на родину, правда, к сожалению, не в Одессу. Недавно прошли концерты класса Доры Шварцберг в Санкт-Петербурге, участие в которых принял и Кирилл. Он возмужал, он обожает своего профессора и он просто здорово играет на скрипке.
Своей бабушке при встрече Кирюша сказал: «Я все равно буду играть на скрипке Страдивари!». В добрый путь! Пусть все мечты Кирилла сбудутся. А это значит, что сбудутся и чаяния его родителей - Анфисы и Славика Кобанченко, оставивших ради сына любимую работу, любимую Одессу и посвятивших себя полностью образованию и воспитанию молодого скрипача.
Ю. Ж.

В календаре “Одессика-1992”, опубликованном в январском номере нашей газеты, отсутствует не самая важная, но весьма любопытная памятная дата — 100-летие ресторана “Украина”. Разумеется, название его в первые эпохи существования было иным, но ресторан в этом помещении существовал неизменно.

История его вкратце такова. Еще в самом начале 70-х годов прошлого столетия в Одессе функционировала уже тогда популярная кондитерская Робина, предлагавшая горожанам “большой выбор шоколада, печеньев, конфектов и других кондиторских изделий”. Возникло это заведение, пожалуй, даже прежде, чем знаменитая кондитерская
Я.Д. Фанкони. Впрочем, располагалась “контора” Робина (а он тогда работал еще не самостоятельно, а в паре с неким Монтье) совсем в другом месте — на Ришельевской.
Ровно сто лет назад, в последних числах марта 1892 года, “г. Робина нанял в доме Штерна, на Екатерининской ул., обширное помещение, занимающее половину нижнего этажа и бельэтажа, в котором устраивает образцовую кондитерскую по типу наилучших парижских заведений этого рода”.
С тех пор на пересечении Екатерининской и Ланжероновской утвердилось одно из самых престижных “предприятий общественного питания”. Оно перестраивалось, меняло название и владельцев, но всегда славилось отменной кухней и прелестным обхождением персонала. Кафе Робина достаточно описано в литературе. Можно, скажем, прочитать о том, как безумный дирижер Давингоф управлял здесь оркестром, сидя в одном нижнем белье верхом на кобыле, и тому подобные пикантные истории.
Когда-то славилась доброй кухней и обхождением и “Украина” — все-таки традиции так скоро не умирают. Какие грибы в кокотницах одесситы тут едали! Но вот что-то такое грянуло. Опустели столы. Коньяки наливают в граненые стаканы. Жаркое накладывают в глечики, а не готовят в них…
Может быть, в юбилейном году что-нибудь изменится к лучшему?

Олег ГУБАРЬ.

Одесситы любят книги о своем городе. Есть такая слабость, благо “количество рассказов и стихов... об Одессе неисчислимо”, как писал К. Паустовский, и сам приложивший к этому перо и сердце: одесская тема прошла через все его творчество — от раннего стихотворения “У Ланжерона прибои пели” до сверкающей гранями зрелого таланта повести “Время больших ожиданий”.
Я помню, как весной 1961 года одесское издание этой повести с заснеженной бульварной пушкой на обложке стотысячным тиражом выплеснулось на книжные прилавки, и пожилая киоскерша в Аркадии на вопрос, покупают ли Паустовского, смачно ответила: “Или его берут!”. Тридцать лет назад Одесса, нужно признать, все же больше была Одессой, нежели теперь. И немудрено, что новую книгу “за Одессу”, стоившую к тому же дешевле нынешнего коробка спичек, запоем читал тогда весь город.
А потом одесские старожилы, к удовольствию автора, забросали его письмами, подсказывая, о ком и о чем он “таки да” еще должен был написать. Но “Время больших ожиданий”, по словам Паустовского, “не мемуары, а свободная повесть”, в которой правда и вымысел так переплетены, что вымышленные персонажи и ситуации не вызывают и тени сомнения в достоверности, а многие одесские реалии кажутся столь фантастичными, что их можно отнести на счет творческого воображения автора.
Примером тому — похоронное объявление: “Рухнул дуб Хаим Вольф Серебряный, и осиротелые ветви низко склоняются в тяжелой тоске...”. Признаться, я считал, что Паустовский придумал этот сногсшибательный одесский перл, пока не обнаружил его в местных “Известиях” за 8 мая 1919 года рядом с объявлениями типа “Горничная ищет место” или “Еду в Киев, беру письма и поручения”, а энтузиаст краеведения Г. Гергая не наткнулся на втором еврейском кладбище на могилу Серебряного и предусмотрительно не сфотографировал ее, так как потом кладбище пустили под бульдозер. Но никакие, даже самые счастливые находки не заменят согретого теплом человеческой памяти свидетельства современника. Впервые же о Серебряном мне рассказала девяностодвухлетняя Ф.Г. Новак, потом в Одессе отыскались его внучки Любовь и Розалия, и фигура “человека из объявления” приобрела вполне отчетливые очертания.
Он родился в Минске, с незапамятных времен жил в Одессе, на Базарной, 1, преподавал итальянскую бухгалтерию, вырастил детей, дождался внуков и умер в 63 года. Известный фотограф Розвал запечатлел могучего седобородого старика на смертном одре, а сын Йоня, впоследствии убитый под Киевом, сочинил объявление, поразившее Паустовского. “Осиротелые ветви” — пять дочерей и два сына Серебряного, а теперь уже их дети и дети их детей продолжили семейную традицию “на ниве народного просвещения”, расселились по городам и весям от подмосковного Пушкино до городка Кирпот Ям близ Хайфы, породнились с людьми разных национальностей, от русских до корейцев...
Но ничего этого К. Паустовский не знал, и безотказное воображение, подогретое одесской экзотикой, помогло ему “довольно ясно представить себе этот “могучий дуб”, этого биндюжника или портового грузчика Хаима Серебряного, привыкшего завтракать каждый день фунтом сала, “жменей” маслин и полбутылкой водки”.
Многочисленные потомки, конечно, возрадовались появлению Хаима у “самого Паустовского”, но не пришли в восторг от его трактовки образа интеллигентного предка. Внук даже написал автору, но, как из песни, из хорошей книги слова не выбросишь. И она пополнила семейный архив, в котором обветшалый номер “Известий” с “эпохальным” объявлением, старинные фотографии, документы... И окажись там сегодняшняя статья, это будет, право же, не самая худшая судьба для газетного материала...

Ростислав АЛЕКСАНДРОВ.

На фоторепродукции
Сергея Калмыкова — Хаим Вульфович Серебряный.