Мне никак нельзя было лететь в Москву на Съезд народных депутатов — воспаление легких, рентген зафиксировал этот приговор совершенно бесстрастно.
Но мне никак нельзя было не лететь в Москву на съезд — ситуация складывалась архитревожная, архисложная, не принять участия в работе съезда означало подвергнуться обвинениям в трусости, причем со всех сторон. Обвинения, по правде говоря, меня мало волновали: привык уже, такова наша журналистская доля — быть постоянным объектом для чьего-нибудь неудовольствия, ибо всегда находятся люди, которые полагают, что их правда правдивей, их истина истинней, их суд бесспорней, и на этом основании крайне раздраженно реагируют, если кто-то поет не с ними… Так что, повторю, не обвинения сами по себе меня волновали, а волновала та самая ситуация в стране, в обществе, которая представлялась мне взрывоопасной.
Было ясно, что пора дискуссий, пора состязаний умов и характеров миновала мирную стадию, дело стремительно движется к той черте, которая может быть определена как последняя, как роковая. Свой долг я видел в том, чтобы помешать процессу развиваться в этом именно направлении, так как я абсолютно убежден, что это направление — кровавое, финал его ужасен: тому свидетельство — наша же история.
Прошлое, которое доступно нашему обозрению, свидетельствует о том, что в массе своей мы не приемлем путь реформ, предпочитая ему ухабы революционных преобразований; реформаторы у нас, как правило, плохо кончали — их либо обвиняли в лицемерии, в непоследовательности, в трусости, либо видели в их действиях козни, либо вообще предъявляли им криминальные поступки, как Борису Годунову, например, приписав ему убийство царевича Дмитрия. Хотел перемен Александр I — его назвали лукавым. Приступил к переменам Александр II, ликвидировав крепостное право, оказав помощь балканским народам в освобождении от турецкого ига, подготовив проект первой Конституции, — его убили. Выдвинул новую программу Столыпин — получил пулю… Большинство своих соратников устраивал Ленин, когда возглавил движение, имеющее своей целью захват власти, и то же большинство он перестал устраивать, провозгласив курс на новую экономическую политику. Не удались реформы Хрущева… Добрых правителей у нас не понимали, как правило. Назвали же блаженным Федора Иоанновича, смеялись над ним. Отца же его, убийцу и изверга, почтительно именовали Грозным. В герои возвели Пугачева, Разина. До сих пор тысячи и тысячи людей вздыхают по Сталину, на совести которого миллионы человеческих жизней.
Мне могут сказать, что все эти примеры — из разных опер, что нужен конкретно-исторический анализ, и тогда обнаружится, что реформаторы суть разные люди, что не безупречен ни один из них.
Правильно, правильно, я согласен. Мне просто важен один общий у каждого момент — нетерпимое отношение к ним не только тех, на чье сытое и сонное существование они покушались, но и тех, кто хотел перемен более радикальных, кто в своих мечтах и планах шел дальше. Мне важно подчеркнуть, что нетерпимость рождало нетерпение.
Нетерпение, с моей точки зрения, — это колоссальное зло.
Может ли быть нетерпеливым садовник? Может, но тогда он не садовник, тогда он преобразователь природы, а торопливые попытки преобразовать природу, равно как стремление одним махом воспитать нового человека — нам ли с вами не знать этого? — приводят к результатам прямо противоположным: природа оказывается разрушенной, а человек — малопривлекательным. Примеры, доказывающие справедливость этого утверждения, полагаю, приводить излишне.
Нетерпение — дитя страха. Человек боится не успеть, и потому торопится. А в итоге не взращивает, а вырывает дерево, не совершенствует природу, а ломает.
Нетерпение всегда эгоистично, оно поселяется в душах тех, кто всего, что намечалось, хочет сейчас, сию минуту и для себя. Тут я вновь вспоминаю истинного садовника. Разбивая, закладывая сад, он ведь знает почти наверняка, что ему лично плодами этого сада пользоваться не придется, ими наслаждаться будут другие — его дети, внуки, внуки его детей. Он мудр и прекрасен поэтому.
Нетерпение к тому же бесплодно, оно способно разрушать до основанья, но плохо умеет строить, потому что ему скучна рутина повседневной работы. Ни один мореплаватель не жаждет ветра в лицо, нетерпение же это выражение — “ветер в лицо” —сделало своим поэтическим девизом, оно славит тот ветер, который перерастает в бурю, да такую бурю, которая все крушит, ломает, из земли вырывает.
В силу всего вышесказанного я считаю нетерпение корыстным. И глупым. Преследуется сиюминутная цель, долженствующая принести выгоду торопящемуся субъекту.
Об этом хотел я сказать с трибуны IV Съезда народных депутатов. И не сказал — слова не предоставили. Ни в общей дискуссии, ни в разном. Что так именно произойдет, я понял сразу же, как только стало известно, что бывший первый секретарь нашего областного комитета партии Георгий Корнеевич Крючков по настоянию Анатолия Ивановича Лукьянова вновь облечен полномочиями вершить дела в Секретариате Съезда.
Конечно, я огорчился. Но не очень, если говорить честно. После первого и второго съездов я оставлял тезисы своих выступлений, и они потом включались в стенографический отчет, а теперь не сделал и этого. Ибо есть причина для огорчения куда более серьезная, чем то, что не удалось выступить. Мне кажется трагичным иное — мы перестали слушать друг друга, мы не умеем и не хотим услышать друг друга…

Борис ДЕРЕВЯНКО.

На протяжении полутоpa часов в крохотном подвальном зале, где стены закрашены черным, Юрий Невгомонный играет моноспектакль по С. Беккету “О, счастливые дни!”. Впрочем, в названии пьесы знаменитого ирландца нет ни “О”, ни восклицательного знака. Просто “Счастливые дни”. Возглас исполнитель добавил от себя.
Он сам выбрал эту пьесу, сам аранжировал ее для своего соло, сам стал себе режиссером и в одиночку отрепетировал весь спектакль на собственной кухне. Репетировал шепотом, чтоб не беспокоить соседей за тонкой стеной. В полный звук заговорил лишь за несколько дней до премьеры, перебравшись с кухни в тот самый подвал, арендуемый беспризорным театриком “Аркадия”...
В своем моноспектакле Невгомонный играет пятидесятилетнюю женщину, ее воспоминания и надежды, ее нежность и суетность, ее браваду и отчаяние, ее жизнь и смерть. По жанру это трагикомедия. Перепады от смешного к страшному, от осмысленного к абсурдному, от уродливого и жалкого к библейски-возвышенному прямо-таки головокружительны. Притом характер героини един и абсолютно узнаваем. А узнаешь здесь не кого-то другого — себя. И узнаешь по-новому.
Спектакль практически лишен мизансцен. Актер сидит на стуле. Играют лицо и руки. А во втором акте и вовсе только лицо. Ну и, конечно, голос. Звучащий с какой-то отстраненной музыкальностью, что называется, “понарошку”.
Уже и сама эта сценическая декламация вместо привычной разговорной речи заметно отличает Юрия Невгомонного от большинства его театральных сверстников, тех, кто начинал в середине семидесятых. Его стихия — не исповедь, а лицедейство. Природная застенчивость и обостренный художественный такт не позволяют ему на сцене и шагу ступить без “маски”. Являться перед зрителем в своем собственном облике, с незагримированной душой? Для него это немыслимо. Просто неприлично. Поэтому “гримируется” он тщательно. Ищет экстравагантности. Штукарит и чудит.
Между тем из чудачеств получается чудо. (Хотя подобные чудеса и составляют природу театра.) В лучах рампы маска становится выпуклой и яркой, но и душа оказывается видна напросвет. Больше того: именно сквозь маску она видна особенно ясно, потому что не позирует, не выворачивается напоказ, нараспашку. И как бы артист ни чудил, публика видит за каждым из его персонажей тонкого, ранимого человека, судорожно пытающегося сохранить себя от жизненной пошлости и скверны.
Публика понимает, что вся эта гротескная патетика и горькое шутовство — от нежелания раствориться в общих местах и в то же время от страха выпасть из общего ряда, боязни не разделить общую судьбу. От стремления быть со всеми и все же — самим по себе...
В совместной работе Невгомонный по-компанейски общителен. Но и тут живет наособицу, в своем собственном ритме. Держится сбоку, но становится притягательным центром. На протяжении полудесятка теперь уже давних лет он был таким центром (видит Бог - невольным!) для замечательной актерской компании, сколоченной режиссером Олегом Сташкевичем.
Кроме него, там блистали Валерий Бассэль, Надежда и Виктор Орловы, Игорь Гринштейн, Виталий Бушмакин, Наталья Кудрявцева. Но именно Юрий Невгомонный, как никто другой, привносил в спектакли Сташкевича дух творческой свободы и настоящую человеческую значительность.
А ему в этих спектаклях довелось играть свои лучшие роли: гениального графомана (“Театральная фантазия”) и влюбленного лисенка (“Никто не поверит”), тоскующего пэтэушника (“Песни
XX века”) и психующего интеллигента (“Предложение”). Сюда бы добавить еще Альцеста из недоведенного до сцены мольеровского “Мизантропа”...
Но Сташкевич со своими театральным фантазиями слишком явно нарушал “божью благодать”, царившую в Одессе начала восьмидесятых. За него крепко взялись опытные партсидельцы и бравые чекисты. Проработки перемежались с допросами. Люди с улицы Бебеля (б. Еврейской) настойчиво интересовались, зачем он порочит славную нашу действительность и не замешаны ли тут какие-нибудь евреи. Мучили, пугали и много в этом преуспели.
Было это в конце 1984 года. Любопытствующие “театралы” и посейчас живы, здоровы, благополучны, радуют свое начальство успехами. А Олег Сташкевич, очень хороший режиссер и просто талантливый человек, тогда же удрал от них в Москву, где ничего с тех пор не ставит. Он ничего не ставит потому, что театр для него — это сообщество своих, которых он единожды и навсегда нашел в родном городе. В Одессе. Сперва нашел, а потом потерял.
Сообщество распалось. Иных уж нет, те далече, а эти как раз в данный момент пакуют чемоданы. Идет какой-то новый этап нашей жизни. Центробежный. И, может быть, нынче особенно важен пример Юрия Невгомонного, способного внутреннее одиночество переплавить в искусство. Умеющего пребывать с другими людьми в более тонкой и опосредованной связи, чем та, что требует непременно взяться за руки...
О, проклятое, несчастное время, разметавшее нас в разные стороны, разрушившее компании и тусовки, оставившее каждого наедине с собственным несовершенством, почти без опоры на единомышленников и друзей!
О, счастливые, благословенные в своей жестокости дни, дарующие нам урок самостояния, требующие личностной устойчивости, научающие не пропасть даже и поодиночке!

Борис ВЛАДИМИРСКИЙ.

В жизни он улыбчив и застенчив. На льду — трудолюбив, мужествен и грациозен. И к тому же очень известен не только в Одессе, но и во всем мире.
Виктору Петренко только 21 год. Однако список титулов и спортивных побед этого сильнейшего в Советском Союзе фигуриста можно продолжать, кажется, бесконечно. Став в
14 лет чемпионом мира среди юниоров, Витя по рекомендации своего тренера Галины Змиевской отказался от дальнейших соревнований с ровесниками и окунулся в соперничество со взрослыми мастерами. Рост результатов юноши был стремительным. Три года назад он стал призером Олимпийских игр в Калгари, два года назад — призером чемпионатов мира и Европы, в минувшем и в нынешнем сезоне — чемпионом Европы и призером Игр доброй воли в Сиэтле. Сегодня одессит Виктор Петренко — несомненно, сильнейший фигурист в стране и один из признанных лидеров мирового катания. Готовясь к важнейшим стартам нынешнего года, Витя победил в нескольких престижных международных турнирах. На соревнованиях «Скейт Америка» и на турнире в Японии он обыграл всех своих главных конкурентов последних лет.
— Чего бы тебе хотелось достичь еще? — спрашивают часто Виктора Петренко.
— Я надеюсь выиграть чемпионат мира, стать победителем зимней Олимпиады 1992 года. Это мои главные ориентиры...
А. Р.

Чем может увлекаться женщина, помимо службы и домашних хлопот, другими словами, каким может быть ее хобби? Уверена, что ответ на этот вопрос вы начнете с уточнения: какая женщина, наша или, так сказать, представительница “развитого капитализма”? Такой ход рассуждений вполне понятен. Куда там нашей соотечественнице думать о полетах на дельтаплане или охоте в саванне, если банальное желание сшить блузку превращается в нынешних условиях в своеобразный подвиг.

Все это так, однако, живут в Одессе пять женщин, которые, презрев все трудности и обстоятельства, вот уже много лет подряд выходят в открытое море — на своей крейсерской яхте. Женщина-капитан, женщина-помощник и матросы — такие же нежные и женственные: Т.Н. Поветкина, О.А. Махова, Т.Г. Данилова, Т.А. Бесельян, И.В. Морозова. Их “Эллада” надувает паруса, и — берегитесь, мужчины! В одесской гавани экипаж Поветкиной обгонял, бывало, все другие. А другие-то — сплошь мужские. И ходят поэтому наши одесские яхтсменки в уникальных.
Правда, неожиданно, как в сказке о Золушке, попали они на морской бал — регату крейсерских яхт в Соединенных Штатах Америки, в которой соревнуются только женские экипажи. Доброй феей оказалось Министерство морского флота СССР, субсидировавшее поездку.
Но, как всегда, преследующие нас “но”... Яхту они получили, как и все участники, в местном престижном яхт-клубе маленького городка. Но если другие плавали на этом классе давно, то наши в глаза таких яхт не видели. Кроме того, оказалось, что паруса каждый должен иметь свои; их и привезли все, кроме наших, — о таком они и не подозревали. Хорошо, хозяин арендованной яхты выручил — дал свои. И еще. И зарубежные участницы, и тем более американки “пробовали” здешнюю воду, как минимум, месяц до начала соревнований. Наши приехали накануне. Вот и пришлось все — и эту воду, и яхту, и снасти — осваивать уже прямо в гонке. При таких условиях победой было уже то, что они выдержали все пять дней, держались весьма достойно.
И вот в году 1990-м они снова получают приглашение, на сей раз на престижные соревнования в Англии — неофициальный открытый чемпионат Европы. Приглашение было личное. Им и спонсоров нашли там, на родине гонок.
Билеты пришлось покупать за свои. Зато там их принимали по-королевски, почти в буквальном смысле, ведь организатор регаты для женщин — Королевский яхт-клуб.
Сейчас смелых одесситок ждут в Австралии. Но туда они не поедут. И не обязанности мам, бабушек (!), жен, заведующих отделами и лабораториями не позволят им этого сделать, так как и дома, и на работе их поддерживают. Не позволит безденежье — и государственное, и личное.
...Как видите, они победили обстоятельства, но бывает и так — обстоятельства побеждают тех, кто борется в одиночку.

Галина ВЛАДИМИРСКАЯ.